Смерть ей к лицу.

Наткнулась на хорошую статью стилиста Романа Медного о том, почему все в модной индустрии так носятся с анорексией, рисуют смоки айз, и зачем Диору лепить черепа на брошки. От себя добавлю, что в индоевропейской культуре со времен наших пещерных пра-пра женщина в принципе выступает как проводник между миром смерти и миром жизни, в этом ее главная обрядовая функция. А поскольку каждый мужчина в течении жизни с магической точки зрения умирает регулярно, эта функция давно закрепилась на уровне подкорки.
В любом индоевропейском языке и в каждом тексте Смерть (как и Жизнь)—женщина. Единственное исключение на моей памяти—это цикл о Плоском Мире Терри Прачетта, где автору постоянно приходится напоминать читателю, что Смерть на этой ненормальной планетке—мужского рода. И то, в критические моменты, когда надо решать вопросы мироздания, в дело включается женский персонаж—Сьюзен, внучка Смерти, и выручает своего дедушку и весь мир заодно. Так что цикл жизни и смерти работает везде, не только в моде. Даю—отбираю, рожаю—убиваю: на этой дихотомии строится любое стоящее произведение искусства, и так называемая "женская загадка" заодно.
По этой же причине священнослужители любой религии носят юбки: исполняя фактически женские магические функции, они вынуждены на время проведения ритуала как бы перевоплощаться в женщину. За примерами далеко ходить не надо: начиная с Локи, который обзывает Одина, отца рун и магии, "мужем женовидным", и заканчивая современными священнослужителями. Стоишь в очереди в магазине и видишь, как священник перед тобой задирает облачение, чтобы достать из кармана джинсов кошелек. И вроде мозгом понимаешь, что ничего неприличного не произошло, но по глазам режет всей очереди.